Неточные совпадения
А если и действительно
Свой
долг мы ложно поняли
И наше назначение
Не в том, чтоб имя древнее,
Достоинство дворянское
Поддерживать охотою,
Пирами, всякой роскошью
И жить чужим трудом,
Так надо было ранее
Сказать… Чему учился я?
Что видел я вокруг?..
Коптил я небо Божие,
Носил ливрею царскую.
Сорил казну народную
И думал
век так жить…
И вдруг… Владыко праведный...
О себе приезжий, как казалось, избегал много говорить; если же говорил, то какими-то общими местами, с заметною скромностию, и разговор его в таких случаях принимал несколько книжные обороты: что он не значащий червь мира сего и не достоин того, чтобы много о нем заботились, что испытал много на
веку своем, претерпел на службе за правду, имел много неприятелей, покушавшихся даже на жизнь его, и что теперь, желая успокоиться, ищет избрать наконец место для жительства, и что, прибывши в этот город, почел за непременный
долг засвидетельствовать свое почтение первым его сановникам.
Блажен, кто смолоду был молод,
Блажен, кто вовремя созрел,
Кто постепенно жизни холод
С летами вытерпеть умел;
Кто странным снам не предавался,
Кто черни светской не чуждался,
Кто в двадцать лет был франт иль хват,
А в тридцать выгодно женат;
Кто в пятьдесят освободился
От частных и других
долгов,
Кто славы, денег и чинов
Спокойно в очередь добился,
О ком твердили целый
век:
N. N. прекрасный человек.
Есть такие молодцы, что весь
век живут на чужой счет, наберут, нахватают справа, слева, да и в ус не дуют! Как они могут покойно уснуть, как обедают — непонятно!
Долг! последствия его — или неисходный труд, как каторжного, или бесчестие.
Но у нас она дает пир, как бедняк, отдающий все до копейки на пышный праздник, который в кои-то
веки собрался дать: после он обречет себя на
долгую будничную жизнь, на лишения.
Василий Голицын, фаворит царевны Софьи, образованнейший человек своего
века, выстроил эти палаты в 1686 году и принимал в них знатных иностранцев, считавших своим
долгом посетить это, как писали за границей, «восьмое чудо» света.
— Что это, матушка! опять за свои книжечки по ночам берешься? Видно таки хочется ослепнуть, — заворчала на Лизу старуха, окончив свою
долгую вечернюю молитву. — Спать не хочешь, — продолжала она, — так хоть бы подруги-то постыдилась! В кои-то
веки она к тебе приехала, а ты при ней чтением занимаешься.
Ему бы
век ходить в жилетке и халате, по-московски, но судьба сделала иначе, и после
долгих странствий он засел у нас навсегда в особом отделении, то есть в разряде самых страшных военных преступников.
О, жалкий, слабый род! О, время
Полупорывов,
долгих дум
И робких дел! О,
век! О, племя!
Без веры в собственный свой ум!
— Для всех времен и для всех
веков! — восклицал
Долгов. — Вот это-то и скверно в нынешних художниках: они нарисуют три — четыре удачные картинки, и для них уж никаких преданий, никакой истории живописи не существует!
Молодая, с мокрыми черными кудрями головка пленницы была открыта и утопала в смокшейся подушке; уста девицы были полуоткрыты; зубы крепко стиснуты, а
веки глаз сомкнуты. Она казалась спящею; но в самом деле она была в
долгом, непробудном обмороке. Такою-то была привезена своими похитителями в село Плодомасово закромская боярышня Марфа Андревна Байцурова.
Век Екатерины
долгое время являлся нам в каком-то волшебном сиянии, златым
веком процветания России по всем частям.
Бригадирша. Дай Бог тебе, батюшка, здоровье. Продли Бог
долгие твои
веки; а я, с тобой живучи, ума не потеряла.
Часто жадно ловил он руками какую-то тень, часто слышались ему шелест близких, легких шагов около постели его и сладкий, как музыка, шепот чьих-то ласковых, нежных речей; чье-то влажное, порывистое дыхание скользило по лицу его, и любовью потрясалось все его существо; чьи-то горючие слезы жгли его воспаленные щеки, и вдруг чей-то поцелуй,
долгий, нежный, впивался в его губы; тогда жизнь его изнывала в неугасимой муке; казалось, все бытие, весь мир останавливался, умирал на целые
века кругом него, и
долгая, тысячелетняя ночь простиралась над всем…
— Одно только противно: ежели эта барыня точно знала отца, — продолжал граф, открывая улыбкой свои белые, блестящие зубы, — как-то всегда совестно за папашу покойного: всегда какая-нибудь история скандальная или
долг какой-нибудь. От этого я терпеть не могу встречать этих отцовских знакомых. Впрочем, тогда
век такой был, — добавил он уже серьезно.
Не знаю, конечно, успел ли бы он впоследствии повести по-своему, потому что бог
веку долгого не дал.
В мои ж года хорошим было тоном
Казарменному вкусу подражать,
И четырем или осьми колоннам
Вменялось в
долг шеренгою торчать
Под неизбежным греческим фронтоном.
Во Франции такую благодать
Завел, в свой
век воинственных плебеев,
Наполеон, — в России ж Аракчеев.
По мнению Бара, двадцатому
веку предстоит сделать «великое открытие третьего пола между мужчиной и женщиной, не нуждающегося более в мужских и женских инструментах, так как этот пол соединяет в своем мозгу (!) все способности разрозненных полов и после
долгого искуса научился замещать действительное кажущимся».
— Ни в каком случае! Это и мать говорит, а она отроду не выдумывала. Не знаю, солгала ли на своем
веку в одном каком важном деле, хоть и не принимала никогда присяги. Отец-то Калерию баловал… куда больше меня. И все ее эти выдумки и поступки не то что одобрял… а не ограничивал. Всегда он одно и то же повторял: «Мой первый
долг — Калерию обеспечить и ее капиталец приумножить».
А тогдашнее положение П.И.Вейнберга было действительно"не блестящее". Издательство"
Века"наделило его большим
долгом; он как-то сразу растерял и работу в журналах; а женитьба наградила его детьми, и надо было чем-нибудь их поддерживать.
Мелэнг (Melingue) оставался
долгие годы героем пьес"плаща и шпаги" — драм из истории Франции, особенно эпохи Возрождения и XVII
века.
Мало знавал я на своем
веку таких оригинальных русских самородков, как Зинин, который и в
долгие годы заграничной выучки не утратил своего казанского"букета"во всем, что он знал, о чем думал и говорил.
Вадим Петрович Стягин был дурен собою: сухое тело, сутуловатость при очень большом росте, узкое лицо с извилистым длинным носом, непомерно
долгие руки, шершавая, с проседью, бородка и желтоватые глаза, обведенные красными
веками.
Долгое время принято было думать, что средние
века — пустое место в умственной истории человечества, в истории философской мысли.